Хроники Израиля: Кому нужны герои. Книга 2 - Страница 88

Когда он умер, французское консульство в Нью-Йорке устроило вечер его памяти. Цвет американской интеллектуальной элиты собрался в небольшом зале, где прокручивали документальный фильм о его жизни.

Никто не обратил внимания на уже пожилую женщину с аккуратно зачесанными назад волосами, одиноко сидевшую в одном из последних рядов…

Покорив Долорес, Сартр писал «подруге вечной» Симоне: «Любовь этой женщины меня пугает». Симона де Бовуар вынуждена была задать тот самый вопрос, которым женщины столь часто пользуются, как оружием:

— Я или она?

— Конечно, я к Долорес очень привязан, — поспешно ответил Сартр, — но ты подруга моей жизни.

Их безумный роман продолжался. Они побывали на Гаити, где участвовали в каких-то мистических церемониях. Гостили на Кубе у Хемингуэя. К разочарованию Долорес, ожидавшей бурного и блистательного спора об экзистенциализме, два писателя нудно и обстоятельно беседовали о своих издательских делах.

И вдруг все кончилось. Долорес хотела его только для себя.

— Если ты меня любишь, — сказала она, — то женись на мне и распусти свой гарем.

Сартр пришел в ужас от этого предложения.

— Мы можем любить друг друга, оставаясь свободными людьми, — ответил он. — Я сниму тебе квартиру в Париже. Мы будем часто встречаться.

— Все или ничего, — отрубила Долорес.

Спустя много лет Симона де Бовуар призналась: «Долорес была единственной женщиной, которую я боялась. Я знала, что она меня ненавидит».

Симона де Бовуар занимала в жизни Сартра особое место. Она была его интеллектуальным двойником на философском и литературном поприще. Многие даже считали ее более утонченным и глубоким писателем, чем Сартр. Жизнь с Сартром Бовуар описала в книге «Воспоминания воспитанной девушки».

Их роман развивался постепенно. Молодая девушка из респектабельной буржуазной семьи, воспитывавшаяся в католическом колледже, часто навещала Жан-Поля, тогда молодого студента с дикими манерами, в прокуренной комнате студенческого общежития. С изумлением увидел считавший себя гениальным юноша, что эта девушка не уступает ему ни в блеске интеллекта, ни в остроте философского анализа. Вместе они были, как два компьютера.

Сартр, не веривший в институцию брака, сторонник полигамии, предложил Симоне контракт на два года с возможностью продления.

Она согласилась.

Он сам написал текст своеобразного брачного документа, в котором выговорил себе всяческие привилегии.

Она не возражала.

Много лет спустя, став уже сиамскими близнецами французской интеллектуальной мысли, они со смехом вспоминали этот договор.

В молодости она считалась хорошенькой. Изящная фигурка и стройные ноги приковывали к ней внимание еще до того, как она начинала говорить. А то, что она была на голову выше Сартра, ему отнюдь не мешало. Даже нравилось.

И он никогда не издал ни одной книги без того, чтобы Симона не подвергла ее предварительному и строгому критическому анализу.

Сартр знал, что вкус у его подруги лучше, чем у него, и безропотно следовал всем ее критическим советам. Они обменивались книгами, друзьями, идеями. После его смерти она привела в порядок его огромное литературное и эпистолярное наследие.

* * *

Сартр всегда пытался на свой лад решать ребусы, выдвигаемые историей, но его решения, будучи определенными вехами в становлении мысли, не претендовали на абсолютную завершенность. Сартра прежде всего интересовала мысль, спорящая сама с собой в процессе становления.

Мыслитель такого калибра не мог, конечно, обойти молчанием еврейский вопрос. И он написал целую книгу, пытаясь разобраться в том, что представляет собой это вечно гонимое и такое живучее племя.

Сделав несколько философских пассажей, Сартр вывел формулу:

«Евреи — это те, кого другие считают евреями».

И, конечно же, такой удивительный феномен, как государство Израиль, не мог не привлечь его внимания. Впервые Сартр приехал в Израиль в канун Шестидневной войны. В аэропорту в Лоде его встречали еврейские и арабские студенты, израильские интеллектуалы, депутаты кнессета, поэты, писатели. Возвышались транспаранты с надписью: «Добро пожаловать, миротворец!»

Поэт Авраам Шленский припал к его груди, как к давно желанному пристанищу. И прослезился, говоря о величии души Сартра. Но Сартр в то время заигрывал со странами третьего мира. И был очень осторожен в своих высказываниях относительно Израиля.

— Вы, конечно, совершили большое дело, прогнав отсюда англичан и создав государство, ставшее оплотом вечно гонимого народа-скитальца, но справедливость не позволяет мне закрывать глаза на страдания палестинцев, — сказал он израильским хозяевам, вовсе не обидевшимся на него за это.

Кстати, в Израиль Сартр приехал из Египта, ошеломленный устроенным ему в этой стране фантастически роскошным приемом. Египетские писатели приветствовали его с таким благоговейным восторгом, словно сам пророк Мухаммед вдруг появился перед ними. Его лекция в Каирском университете много раз прерывалась ликующими воплями и шквалами аплодисментов.

Президент Насер назвал гостя символом эпохи и интеллектуальной совестью человечества. Насер даже прослезился, заключив Сартра в объятия. Проведя с ним несколько часов за пиршественным столом, Сартр назвал египетского диктатора «истинным гуманистом и олицетворением арабского национального духа».

Его ничуть не смутило, что Насер отнюдь не скрывал своего намерения уничтожить еврейское государство.