И однажды я выплеснул стакан чая ему в лицо. Отец скрипнул зубами и бросился на меня, а я встал ему навстречу, готовый к смерти. И он отступил. Это был самый мужественный поступок в моей жизни. С тех пор отец стал считаться со мной, и отношения в семье изменились».
Родители Кирка Дугласа посещали синагогу, по субботам зажигали свечи. Но не навязывали мальчику своей веры.
«Несколько раз отец брал меня в синагогу, — вспоминает Дуглас, — и я видел евреев в строгой черной одежде, молившихся своему невидимому Богу на непонятном древнем языке. И Бог представлялся мне старым седобородым евреем в черном лапсердаке».
Школа кончилась. Девушка, которая ему нравилась, отказалась пойти с ним на выпускной вечер, потому что он был евреем и сыном старьевщика. А потом выяснилось, что еврею нелегко найти работу. Ни официантом, ни уборщиком, ни даже грузчиком его не брали.
— Для жидов у нас нет работы, — скалились хари и указывали ему на дверь. Однажды он сломался. Проходя по улице, увидел объявление на дверях гостиницы: «Требуется ночной портье». Вошел. И представился молодой зеленоглазой женщине с тугим, чуть не разрывающим платье бюстом:
— Дон Демпсей, ирландец. Хотел бы получить работу.
— Ты уже ее получил, парень, — ответила она, многообещающе улыбаясь. Женщина эта оказалась хозяйкой гостиницы, и «Дон Демпсей» проработал у нее целое лето. «Она была чувственно привлекательной дамой, — вспоминает Дуглас. — Часто намекала, что парня с головой вроде меня ждет в ее заведении блестящая карьера. Любила изливать душу. Евреев ненавидела люто, патологически.
— Есть в них что-то, — говорила эта дамочка, — для меня невыносимое. Я узнаю их в первую же секунду, как бы они ни выглядели и какими бы фамилиями ни прикрывались. У них запах особый.
И вот наступила ночь, когда я оказался в ее спальне, — пишет Кирк Дуглас 55 лет спустя. — Еще вчера она мне говорила, что Гитлер прав, уничтожая евреев, и что ни один из них не переступит порога ее гостиницы. После нескольких выпитых рюмок мы очутились в постели. До этой минуты я и не подозревал, что ненависть может воплотиться в сексе. Ненавистью налился мой большой член и вошел в нее до самого дна. Она извивалась, царапала мне спину, стонала. В самый напряженный момент я прошептал ей в ухо:
— В тебе еврейский член, дорогая. Еврей трахает тебя. Разве это так уж неприятно? Ты не умрешь от этого?
И я взорвался в ней. Потом встал и вышел. А она все корчилась в постели, как раздавленный червяк».
Отслужив портье, Дуглас снова остался без работы и какое-то время ошивался в родном городке. Местные раввины решили помочь бедному Исеру Данилевичу. «Надо отправить парня в ешиву. У него хорошая еврейская голова», — сказал раввин.
Но Айзек Демпски не желал в ешиву. Он давно уже решил стать актером и покорить мир в этой ипостаси. Без гроша в кармане отправился Айзек в Нью-Йорк, где поступил в театральное училище.
Немецкие танки раздавили Чехословакию. Потом растерзали Польшу. Началась Вторая мировая война.
Но до него доходили лишь отголоски этих событий. Бешеным аллюром мчалась его веселая голодная юность. Утром он слушал лекции, а днем носился, как отощавший бездомный пес, в поисках пропитания. Чудовищный город безжалостен к маленькому муравью, ползающему в его недрах. Часто, слишком часто ему приходилось ложиться спать с пустым желудком. Тогда и появился в его глазах хищный голодный блеск, сводивший женщин с ума. Однажды он проехал через весь Нью-Йорк, чтобы получить обед в бесплатной столовой. До позднего вечера простоял в очереди. Перед самым его носом окошечко захлопнулось. Еда кончилась.
Он вновь сменил фамилию и имя. Стал Кирком Дугласом. Время от времени ему перепадали второстепенные роли в нью-йоркских театрах. Однажды он сыграл роль немого лакея и получил пять долларов. Как-то в училище появилась новая ученица. Кирк глянул на нее — и обомлел. Не касаясь земли ногами, как каравелла, проплыла она мимо него. Синие глаза, алебастровая кожа, змеиная гибкость тела. Это была Пегги Дигинс, королева красоты Нью-Йорка.
Дуглас почувствовал, как что-то сдавило ему горло. И был потрясен, когда заметил, что Пегги посматривает на него с интересом. Со стороны Кирка это была не просто любовь. Это было безумие. Но дело не шло дальше легкого флирта. Однажды он пригласил свою королеву в кино. «Не могу, Кирк, — ответила Пегги с обворожительной улыбкой. — Я сегодня ужинаю с…» — и она назвала имя известной театральной звезды Бродвея.
Он лежал в своей маленькой холодной комнате, задыхаясь от горя и печали. И вдруг в полночь дверь бесшумно открылась. На пороге стояла Пегги в вечернем платье, похожая на Золушку.
Кирк, не веря своим глазам, сел на постели, а она потянула вниз язычок молнии. Платье упало к ее ногам.
— Это была самая счастливая ночь моей жизни, — напишет через полвека старый уставший человек.
Они решили пожениться. Но…
— Милый, — сказала Пегги, — меня пригласили на пробные съемки в Голливуд. Ты ведь сам понимаешь, что такой шанс упускать нельзя. Я вернусь через три месяца.
И она вернулась…
— Кирк, — окликнул его приятель, случайно встреченный в забегаловке. — Ты видел Пегги? Она уже третий день в Нью-Йорке.
Предчувствие беды коснулось сердца. Он позвонил в шикарный отель, в котором она остановилась.
— Это ты, дорогой, — послышался в трубке знакомый голос, в котором угадывалось легкое смущение. — Зайди завтра утром. И не обижайся. У меня столько деловых встреч…