Рота Меира по-пластунски подобралась к самым воротам. И, вероятно, сыграл бы свою роль фактор внезапности, если бы не произошло то же, что тогда у Кинерета. Шальной выстрел вспорол тишину.
— Шкуру спущу с мудака! — крикнул Меир и бросился в ворота, стреляя из автомата. Из здания полиции парашютистов встретили плотным огнем.
— Капуста, жарь! — приказал Меир. — Я прикрою.
Люди Капусты атаковали здание гранатами. Меир, стоя, руководил боем.
Пуля пробила ему горло, и он медленно, словно нехотя, опустился на землю.
— Меир ранен! — крикнул кто-то.
Принявший командование Капуста прекратил сражение и приказал отходить. Парашютисты, отстреливаясь, вынесли с поля боя своего командира.
— Да он не дышит! — крикнул Капуста, глядя в посеревшее лицо Меира. — Врач! Где врач? — Капуста схватил врача за руку.
— Сделай что-нибудь. Не хочу, чтобы он умирал…
Полковой врач Янкелевич опустился на колени. Сунул кому-то фонарь и в его колеблющемся свете сделал на горле Меира глубокий надрез, открывая доступ воздуху. Все это время парашютисты держали круговую оборону, отбивая иорданскую контратаку. — Донесем ли его живым? — пробормотал Янкелевич, закончив операцию.
Донесли.
Пуля, пробившая горло, застряла в затылке. Потребовалась сложная, крайне опасная операция. И потекли похожие друг на друга, как близнецы, дни. Меир лежал парализованный, с клокочущим мозгом. Лишь глаза жили на неподвижном лице.
Исчезла точка опоры. Исчезли зрители и слава. Исчезли великий страх перед поражением и яростное желание одержать победу. Осталась лишь серая пустота да ощущение, что жизнь кончена.
Он знает приговор врачей: 80 процентов инвалидности. Так зачем жить?
Приходят те, кто еще вчера видели в нем полубога.
Невыносимы их жалость, их сочувствие. «Это все, что осталось от Хара», — шепчутся за его спиной. Он же, к несчастью, не оглох.
Целый год провел Меир в больнице.
Постепенно вернулась речь.
Но разве это его голос? Скрипучий, невнятный. К тому же каждое произнесенное слово бередит незаживающее горло.
Вернулся контроль над телом, но левая рука так навсегда и останется полупарализованной.
Ему предлагают синекуру в министерстве обороны. Он отказывается.
Прямо из больницы возвращается в свой киббуц Эйн-Харод. Но и здесь его жалеют. Дают только легкую работу. Киббуц, гордящийся подвигами Меира, готов всячески ублажать его до конца дней.
Меир Хар-Цион превратился в живой памятник собственной славе. Его будущее отныне в его прошлом…
Он мечется, старается себя чем-то занять. Ходит в кино — подряд на все сеансы. Но по ночам задыхается от парализующей волю тоски.
К нему обращаются с заманчивыми предложениями различные партии. Они не прочь воспользоваться его именем. Но Меир знает, что необратимые дефекты речи не позволят ему сделать политическую карьеру.
Что же остается?
Неожиданно приходит решение — такое простое, что Меир удивляется, как это он не додумался до него раньше. Теперь он знает, что сделает то, о чем мечтал еще в детстве. Создаст ранчо где-нибудь подальше от мирской суеты и будет жить одиноко и независимо.
Но ведь у Меира нет ни копейки, а земля стоит дорого.
Вмешиваются Шарон и Даян. Они уламывают Бен-Гуриона, и Старик неохотно соглашается, что государство должно выплатить свой долг тому, кого он еще так недавно называл «бандитом».
Меир получил 6500 дунамов земли в Нижней Галилее.
За хозяйкой дело не стало. Рут, соседка Меира по киббуцу, влюбленная в него с детства, не отходила от его больничной койки. Однажды Меир сказал ей, как нечто само собой разумеющееся: — «Мы поженимся и будем жить на ранчо».
Их свадьбу, на которой присутствовала вся военная элита, до сих пор помнят в армии.
И Меир (в который уже раз!) сделал невозможное. Этот калека не пользовался наемным трудом. Своими руками построил дом, создал образцовое хозяйство. У него появились сотни голов скота и тысячи проблем, как и у каждого фермера.
Потом подросли и стали помогать дети. Потом они создали свои семьи и ушли. Лишь тогда Меир, сильно сдавший с годами, стал нанимать работников.
В Шестидневную войну Меир не смог усидеть дома. Взял старый автомат, надел выцветшую, бережно хранимую форму и явился в штаб парашютистов. Командир полка подполковник Миха Капуста с нежностью обнял гостя — капитана в отставке, восьмидесятипроцентного инвалида.
— Меир, — сказал он, — прими командование. Я, как и в былые времена, буду твоим заместителем. Или хотя бы возьми половину моих людей.
— Спасибо, Миха, — произнес Меир таким голосом, словно горло вновь сдавила старая рана. — Я пойду рядовым.
Парашютистам Капусты выпала почетная задача освобождения Старого Иерусалима и величайшей национальной святыни.
Перед боем Капуста собрал бойцов. Меир сидел в стороне на позеленевшем от времени камне.
— Старый волк смотрит на вас, — сказал подполковник. — Докажите же ему, что и вы на что-то способны.
И парашютисты пошли на штурм с этими напутственными словами.
Живет пожилой человек на открытой всем ветрам горной вершине в Нижней Галилее.
Как трудолюбивые муравьи, ползут по серпантинам горной дороги машины. Политики и генералы — вершители наших судеб, попадая в Галилею, сворачивают к Меиру.
Кажется, что этот человек все видит в истинном свете, что ни жизнь, ни смерть не скрывают больше от него своих тайн.